11.01.2010
Стремление постигнуть историческое бытие родного народа было присуще украинским художникам во все времена. Еще во времена Киевской Руси возник такой самобытный жанр литературы как летописи, где прошлое народа и государства рассматривалось в органическом единстве с современностью. Особенностью древнеукраинских летописей является их высокая художественная стоимость. Легендарные авторы «Повести временных лет» и «Галицко-Волынской летописи» не только фиксировали события, а и стремились постичь внутреннюю логику исторического развития, старались в прошлом найти ключи для понимания наиболее актуальных проблем своего времени.
Исторический материал они подчиняли глубоко патриотичным идеям единства Русской земли и сохранения собственного государства. Именно эти идеи служили для них определяющим критерием для оценки деятельности исторических деятелей – князей, бояр, священников, художников. Традиции исторической литературы не исчезали на нашей земле никогда. Их унаследовали писатели новых эпох. В новой и новейшей украинской литературе нет ни одного писателя, который бы не затрагивал историческое прошлое Украины. Из-за невозможности даже коротко остановиться на многих авторах, рассмотрю произведение на историческую тематику, которое среди прочитанного в последнее время поразило меня более всего. Это роман нашего современника Павла Загребельного «Чудо» («Диво»). Роман появился в 1968 г. Это произведение начало новое тематически-проблемное направление в творчестве известного прозаика – художественное исследование духовно-исторических истоков нашего народа, его современности. Действие в «Чуде» происходит с 992 до 1037 года, а также в 1941-1942 и 1965-1966 годах. Роман – это рассказ о художественном произведении нашего прошлого – Софии Киевской, о судьбе этой величественной памятки и ее месте в нашей духовной истории. Собственно, образ Софии и объединяет в произведении события почти тысячелетия. Композиция «Чуда» напоминает архитектуру собора: необычность планов, переходов, достроек, но в химерической асимметрии скрытая целесообразность и гармония.
Выстраивая свое “Чудо”, писатель использует композиционный прием объединения разных времен. В этом ему помогают такие внесюжетные элементы, как эпиграфы. Все эпиграфы и вступления в романе глубоко сочетаются с содержанием. К разделам о 11 столетии взяты выражения из летописи Нестора. В самом названии, например, «Год 1014. Лето. Болгарское царство», есть лишь летописная констатация. А в эпиграфе – проявление гнева, скорби и непримиримости человеческой совести к византийскому тирану, прозванному Болгаробойцей за ослепление четырнадцати тысяч плененных: «Только не будет края мира, когда камень начнет плавать, а хмель начнет тонуть». Слово Нестора кажется особенно уместным не только благодаря его временной близости к событиям, изложенным в романе, но и благодаря желанию автора придерживаться принципов правдивого отображения истории. Ведь имя Нестора для нас, украинцев 20 столетия, является также как и София Киевская, многозначным и глубоким символом, с которым связана историческая память народа, связь поколений и т.п. Чрезвычайно выразительным является эпиграф ко всему произведению. Роман начинается стихотворением немецкого художника Б. Брехта, в котором звучит мотив прославления безымянных народных творцов: «Кто возвел семибрамные Фивы? В книгах стоят имена королей. А разве короли били скалы и таскали каменья?». Что знал Павел Загребельный о творце Софии Киевской? Какие документы оставили свидетельство об этом талантливом художнике? К сожалению, история не сохранила имени мастера, а важнейший документ в его пользу – сам собор, его художественное обрамление. Перед писателем стояла весьма сложная задача: воссоздать образ безымянного художника из его работы. Сивоок приходит к нам откуда-то из нетронутых белых снегов, из неисхоженных пущ. Художественная интуиция подсказала писателю, что творец Софии Киевской должен был быть пущанином, детские впечатления которого стали истоками его художественного мироощущения. И для сооружения собора такого опыта мало. И романист развивает мысль, что будущий архитектор должен был в совершенстве овладеть законами искусства, которые тогда могла дать ему византийская культура. Свыше тридцати лет Сивоок шел горьким путем познания истины и мастерства.
Они для него неразрывные, и незадолго до гибели он откроет для себя самое главное: «Так что же есть искусство? Это могущественный голос народа, который звучит из уст выбранных умельцев. Я – свирель в устах моего народа, и только ему подвластны песни, которые прозвучат, родившись во мне». К этому открытию художник шел стихийно, но неуклонно — его велели судьба и призвание. Сначала он не знал, что в нем после смерти деда оживет прекраснейший мир цветов. Следующая ступень его духовного роста – увлечение красотой церкви Богородицы. В языческом Радогосте, спрятанном в глубины зеленого чудомира, его поразила летающая цветная часовня, а ее хранительница открыла душу красок, которые, будто люди, в зависимости от случая, бывают веселые, чистые, кроткие, доверчивые, невинные, печальные, крикливые, жалобные, холодные, теплые… Вот почему позднее, в Константинополе, уже попробовав в Радогосте и болгарском монастыре создавать из небытия новый мир, Сивоок искал в краске человека. Возможно, поэтому к нему на строительство собора шли босые, без шапок, бедные, ободранные, несмелые, он учил их, работал вместе с ними, жил с ними в нужде и хлопотах…. Большая любовь Сивоока к людям помогла ему соорудить чудохрам. И когда судьба поставила перед ним выбор: собор или любимая? – он встал на защиту женщины. Так подсказала ему любовь и честь – иначе он не мог бы быть достойным того чуда, которое создавал своими руками.
Начав с «Чуда», Павел Загребельный создает цикл исторических романов о Киевской Руси: «Первомост» (1972), «Смерть в Киеве» (1973) и цикл своеобразных историко-биографических романов: «Евпраксия» (1975), «Роксолана» (1980), «Я, Богдан» (1983), — они принесли писателю большой успех, широкую читательскую популярность. Работа Загребельного в жанре исторического романа оказалась полезной и плодотворной, поскольку с выходом книг художника были «расшатаны» прочные каноны, сдвинута жесткая, упрощенная «социально-классовая» регламентированность.
